Дважды Герой Советского Союза командир 181 ОРДО ШСФ Виктор Леонов, бой за мыс Крестовый, октябрь 1944 г.

Один раз долго искали, где бы прихватить “языков”, как на дороге показались машины, и я приказал взять хотя бы шоферов. Нас было мало. Машины шли неплотной колонной, и так случилось, что Барышев оказался один на один с большим грузовиком, где в кабине сидели три егеря. Автоматной очередью Павел остановил грузовик, убив шофера и еще одного солдата, а третьему приказал вылезать. Егерь вылез, но, увидев, что перед ним всего-навсего один, раза в полтора ниже его мальчишка, поднять руки не пожелал и бросился на Барышева. А Павел ухитрился нанести ему такой удар в челюсть, что верзила-егерь растянулся на дороге во всю свою длину и потом долго стоял на четвереньках, с испугом глядя на маленького богатыря и опасаясь подняться на ноги. Больше он сопротивления не оказывал.

На Крестовом, после разгрома батареи, мы еще весь день отбивали атаки врага, обороняя одну сопку. Павел Барышев командовал одной из маленьких штурмовых групп, в задачу которых входило поспевать туда, где складывалось наиболее опасное положение. И Павел успевал всюду, и не только успевал, он всегда находился в самой гуще боя, готовый в любую минуту оказать товарищу помощь. Там же, на Крестовом, только в рукопашных схватках он уничтожил больше десятка фашистских егерей.

Спрашивали его:

— Как же так, он и ростом-то от горшка два вершка, а валил с ног егерей, у которых минимальный рост 176 сантиметров?

Усмехаясь, Павел отвечал любопытным:

— Мал золотник, да дорог, это понимать нужно.

Что ж, в данном случае он был прав.

…

Однажды мы отходили после выполнения задания. Враги преследовали нас, однако активных боевых действий не вели — и у нас, и у них было мало боезапаса. Егеря рассчитывали нанести нам удар у побережья, когда мы будем перебираться на корабли. Но мы раскусили их маневр и рассыпались мелкими группами на широком фронте так, чтобы одна или несколько групп всегда могли угрожать противнику окружением, держа его в напряжении. Неожиданно ударили фашистские пулеметы с левого фланга, я поспешил туда, приказав Фатькину, с которым мы были вместе, отходить пока одному по намеченному маршруту. С пулеметами управились быстро, а когда я вернулся к Фатькину, то увидел, что он стоит без оружия с поднятыми руками, а перед ним два здоровенных егеря с винтовками наперевес на расстоянии штыкового удара. Сначала я ничего не понял. Ведь видел же я Фатькина, когда перед ним появлялось не два, а гораздо больше врагов, но он всегда стремительно атаковал, нанося резкие, смертельные удары, а тут вдруг поднимает руки, когда перед ним только двое.

Нет, Володя их не испугался. У нас иногда говорят, что человек, знающий приемы самбо или еще какой-либо подобной борьбы, легко и просто может разоружить своего противника. Это действительно легко и просто, когда схватка происходит в спортивном зале и невооруженный знает, что если у соперника винтовка, то она с эластичным штыком, если пистолет, то он не заряжен. Поэтому здесь выигрывает тот, кто лучше владеет техникой борьбы. А в бою? Там кто-то должен струсить — это неоспоримый закон войны. Двое вооруженных винтовками против одного без оружия, разве они струсят? Нет. Они знают свое превосходство и будут действовать решительно. Опытный боец без оружия тоже знает, что победить врага нельзя до тех пор, пока он не допустит ошибку. Но этого момента не обязательно ждать. Можно помочь врагу ошибиться. Для этого нужно заставить его думать так, как выгодно тебе, направить его мысли в нужное тебе русло.

Володя не просто стоял с поднятыми руками, он отступал, но отступал к громадной гранитной глыбе. Егеря видели это и, зная, что на нее все равно не забраться, заинтересовались, а что будет делать этот русский парень, когда он упрется спиной в гранит? Они ждали этого момента и не стреляли, чего больше всего боялся Фатькин. И вот идти дальше некуда. Володя изобразил на лице такую растерянность, что фашисты рассмеялись и стали показывать, чтобы он поднял руки выше. Вдруг Володя делает резкое движение вперед, и у егерей мелькает одна мысль: бросается, нужно бить, и оба одновременно делают винтовками резкий выпад. Это была их ошибка, которую Володя сознательно заставил их совершить. Если бы он действительно бросился на врагов в тот момент, он, безусловно, погиб бы, но он не сделал этого. Он заставил их ударить, а сам… Как шахматисты говорят, дальше дело техники. Удары были сильные, враги потянулись за своими винтовками и оказались вплотную с Володей. Винтовка здесь не оружие, а у Володи в руке оказался нож…

Это были уже грамотные действия разведчика, где рассчитан каждый шаг, каждое движение. После того боя я назначил Фатькина командиром группы.

…

Как только наблюдатели с какого-то направления давали сигнал о начале атаки, одна из штурмовых групп немедленно бежала туда. Она не стреляла по атакующим, а готовилась к рукопашной схватке. Огонь вели только наблюдатели, и то одиночными выстрелами, иногда они бросали гранаты. Когда противник подступал вплотную — на двадцать — тридцать метров, в зависимости от рельефа местности, штурмовая группа спокойно, без суеты, с улыбкой выходила навстречу. Был приказ — улыбаться всем обязательно! Пусть сердце врага сжимает страх перед бесстрашием. Если у тебя на глазах даже слезы — ты все равно – обязан улыбаться! Улыбаясь, разведчики распахивали грудь и показывали тельняшку. Улыбка да тельняшка — это не прихоть командира, это предостережение для противника — думай, куда ты лезешь! Думай, потому что здесь победа тебе не светит! Ты будешь уничтожен этими улыбающимися “черными дьяволами” в тельняшках! Они так называли нас, потому что боялись. И мы знали об этом и старались максимально использовать свое психологическое превосходство. А поняв свою обреченность, вернее, почувствовав ее, враг неизбежно терял свою боеспособность. Так и улыбка с тельняшкой стали нашим оружием. Враги не выдерживали этого давления на психику, начинали оглядываться по сторонам — не подвох ли тут какой-то, нервничали и в конце концов приходили к выводу: “Эти ребята назад не повернут… Значит, погибать мне, если схвачусь с ними врукопашную, а если я отбегу метров на двадцать назад, то хлестну по ним из автомата…” И бежали они вспять, и открывали огонь по нам. Но мы уже были опять на сопке, откуда забрасывали их гранатами. А их у нас было достаточно, егеря оставили нам весь свой арсенал.

Конечно, мы понимали, что так долго продолжаться не может, чтобы мы только ходили да улыбались, а они смущались и бегали от наших улыбок, как зайцы. Где-то произойдет перелом — они привыкнут, и решительное столкновение неизбежно. А врагов на Крестовом становилось все больше и больше — они просто захлестнут нас. Нужно поддерживать их страх, чтобы они раз и навсегда поняли, что в рукопашных боях кроется их верная погибель. В таких коротких схватках мы и демонстрировали свое виртуозное мастерство, владея без промаха холодным оружием, а также боевую спайку, где все мы — единый монолит, сквозь который даже самой мощной волной не перехлестнуться.

…

Не маскируясь, на нас бежала толпа егерей с губными гармошками, свистом, криками, беспорядочной стрельбой. Она приближалась к перешейку. Мы лежали почти на ровной местности, и лишь маленькие кустики да мелкие камни-валуны прикрывали нас. Опять встал вопрос — что делать? Боезапаса нет, встать и сразу пойти им навстречу?.. Можно, конечно, враги, безусловно, струсят. Но побегут ли они назад? Ведь некуда. Перебраться в Лиинахамари нельзя — там наш десант. Добежать до оконечности мыса и занять там оборону? Да надолго ли — знали они, что по нашим следам действительно идет бригада морской пехоты. Она вот-вот появится на Крестовом, и надо поскорее вырваться из наших цепких рук…Самое правильное их решение — залечь и открыть огонь. Он вынудил бы и нас залечь. Но у нас нечем стрелять… Вот, когда к нам пришло жгучее ощущение опасности. Противник пошел бы в наступление по всем правилам тактики — не толпой, а перебежками, ползком, под прикрытием огня. Худо пришлось бы нам в этом случае. Действительно, вставать перед каждой группой и улыбаться ей?.. Под огнем врага это потери и потери… Но встать мы должны были обязательно! Когда? В этом и вся сложность вопроса. Нужен момент. Встать надо, когда враги не успеют залечь, и решительно сблизиться с ними. Но даже если один из них с перепугу откроет огонь, это будет огонь в упор, в сердца разведчиков…Нужно думать, на что решиться…А противник все ближе. Ребята начинают нервничать, и лишь когда я даю команду: “Оружие отложить, рукава засучить”, — все успокаиваются и деловито выполняют команду. Фашисты видят, что мы бросаем оружие, и понимают все по-своему — готовятся брать нас в плен. Со свистом, улюлюканьем, звуками губных гармошек они без единого прицельного выстрела надвигаются на нас. Нам только того и надо… Мы не изучали карате, модного теперь, но отдельные, самые опасные приемы из джиу-джитсу, самбо, дзюдо нами были соединены в систему и отработаны до совершенства. Фашисты взлетали и падали с криками, стонами, проклятиями. Их слышали те, кто был сзади, но помогать передним не могли. Остановить всю толпу сразу, мгновенно мы тоже были не в состоянии. Пришлось какое-то время пятиться назад. Гитлеровцы не выдержали психологического поединка. Понимая, что одолеть нас в рукопашной нельзя, они вдруг повернули и побежали к оконечности мыса. Кончилось все тем, что 127 егерей стояли с поднятыми руками, а это гораздо больше всей численности нашего отряда. Потом весь день они собирали своих убитых и хоронили их в траншеях.

…

Чем сложнее задача, стоящая перед человеком, чем труднее путь к цели, тем напряженнее работает его мозг. В бою, в атаке солдат тоже напряженно думает. Если солдат сильный, закаленный, чувствует избыток сил, знает, что справится с противником, то он решительно идет вперед. Ну а если солдат слаб? Поднимается, а спина болит, сапоги от земли еле отрываются, винтовка кажется тяжелой. Ему любой противник покажется богатырем, и наверняка появится мысль: добегу, возможно, сил хватит, а что дальше буду делать? Такой солдат забывает о задаче, начинает думать о спасении своей жизни, отдает инициативу боя в руки врага.

Боевая практика убедительно показывает, что рукопашных схваток, когда оба противника с одинаковой энергией борются за победу, не бывает. Один из двух обязательно струсит и отступит, а если отступать некуда, будет защищаться, спасая свою жизнь. Второй, действуя решительно, будет выполнять задачу до конца. Этим вторым будет тот, у кого сильнее воля, кто физически и морально превосходит противника. Это психологический закон боя. Я служил в отряде, который, действуя в тылу врага, всегда уступал врагу и в численности, и в техническом оснащении, и в огневой мощи, но мы всегда побеждали в рукопашном бою. Ни немцы, ни японцы в рукопашных схватках никогда не действовали так решительно, как мы. Иногда они атаковали, но это был натиск массы людей, а те, кто соприкасался с нами вплотную, только защищались, в глазах у них был страх.

В июле 1941 года, только прибыв в отряд, я с группой разведчиков был высажен на вражеский берег для уничтожения одного из опорных пунктов. Командир, старший лейтенант Георгий Лебедев, принял решение атаковать опорный пункт с трех сторон. Нашей пятерке предстояло обогнуть две сопки, пересечь долину, и все это проделать скрытно. Мы торопились, а я, вероятно, больше всех, так как оказался метров на пятьдесят впереди товарищей. Залег в кустах и решил подождать. Вдруг из-за гранитного выступа выбежали два вражеских офицера и больше десятка солдат и направились прямо ко мне. Я прицелился и выстрелил. Офицер упал, остальные остановились. Стреляю в другого офицера — осечка. Перезарядил — снова осечка. Пока я возился, второй офицер заметил меня, выстрелил из пистолета, но промахнулся. Тогда я вскочил с земли и бросился вперед. Офицер больше не стрелял, он побежал, а за ним и все солдаты. Я гнал их метров семьдесят. Догнать не сумел, так как они скрылись в бетонированном укреплении. Я швырнул туда гранату. Потом подбежал Николай Доманов, и мы уничтожили всю группу. За этот свой первый бой я был награжден медалью “За отвагу”.

Мысль броситься на фашистов появилась не случайно. Я верил в свои силы, верил, что в рукопашной сумею уничтожить любого врага. В других боях, уже сознательно испытывая противника, мы с товарищами иногда вставали перед атакующим и спокойно, решительно шли вперед, и враг отступал. Это стало нашим надежным приемом обороны, который мы часто использовали на Крестовом.

…

Вспыхнул и разгорелся необычный, редкий по своей напряженности и внезапности бой. Воинственные крики и отчаянные предсмертные вопли, треск автоматных очередей и лязг стволов. Меж камней мелькают фигуры разведчиков и егерей. Удары прикладом и короткие взмахи кинжалов. Это была та смертельная схватка, когда в ход идет и кулак, и холодное оружие, и подвернувшийся под руку булыжник. Бешеные рывки и обхваты, удар ногой в живот и подножки…

Считанные метры отделяли егерей от обрыва крутой скалы, на которую они забрались. Мы знали: на эту же скалу шаг за шагом, ступенька за ступенькой, поднимаются другие егеря. Те, кто наверху, ждали помощи. Отступать им некуда, и они дрались с неистовой яростью людей, у которых один только шанс удержаться в камнях на краю обрыва.

Но с еще большим ожесточением пробивались мы к обрыву. Позади нас раненые товарищи. Еще дальше – группа Бабикова ведет бой на побережье. Все погибнут, вся операция сорвется, если не сбросим в пропасть первую группу егерей, взобравшихся на скалу.

Быстрее других расчищал себе дорогу Андрей Пшеничных. Худой, жилистый, сильный и верткий, он прыгал, падал, исчезал и тут же появлялся в другом месте. Я увидел Андрея совсем близко, притаившимся за большим камнем. По другую сторону камня два егеря ожидали его появления. Короткий выпад вперед, затем обманное движение, и вот уже свалился один егерь, сшибленный ударом приклада. Но, падая, он подсек Андрея, и тот растянулся на скользком камне. К нему тотчас же устремился другой егерь. Я вскинул автомат, но дал очередь вверх, увидев позади егеря Тарашнина и Гугуева. Тарашнин правой, здоровой, рукой размахивал автоматом. Навстречу им полетели гранаты. Тарашнин и Гугуев залегли.

– Держись, Андрей! – крикнул я, бросаясь на помощь к Пшеничных.

Два штыка преградили мне путь. Нырком шарахнулся в сторону, и один штык, скользнув по голове, сорвал шлем.

– Андрей, берегись! Эх!..

Рослый егерь уже занес винтовку над распластанным на земле разведчиком. Я не видел, как Андрей птицей мотнулся в сторону, но услышал лязг приклада о камень. Винтовка вывалилась из рук егеря, и он нагнулся, чтобы поднять ее. В это мгновенье я прыгнул через камень и ударом приклада автомата оглушил егеря.

– Эй, сзади! – крикнул Пшеничных. Я обернулся и дал очередь из автомата. Преследовавший меня егерь не успел выстрелить.

– Как там ребята? – спросил, вставая, Андрей и только теперь беспокойно оглянулся по сторонам.

Мы вырвались далеко вперед.

– Я тут! Тут я! – кричал пробивающийся к нам маленький Павел Барышев.

Его не видно за большими камнями. Потом подбежали Тарашнин и Гугуев, показался Никандров со своей группой.

Мы теснили врагов. Когда позади них уже чернел обрыв скалы, они бросились в последнюю контратаку. Мы ее дружно отбили. Еще один решительный бросок вперед – и уцелевшие егеря с отчаянными воплями скатились вниз.

Все восхищаются Андреем Пшеничных и поздравляют его. Андрея сравнивают с лучшим мастером рукопашного боя Семеном Агафоновым, который находится сейчас в группе Бабикова. А герой боя, когда ему уже ничто не угрожает, мелко дрожит, смотрит на меня испуганными глазами и виновато улыбается:

– Как это я споткнулся? Ух, подлые! Смерть смотрела мне в глаза, да командир спас. Честное слово, братки!..

– Ладно, Пшеничных, успокойтесь! Дрались вы замечательно. А поскользнуться тут недолго.