Когда в мае 1942 года был ранен и возвращался в тыл, я наткнулся на странную кашу малу, которая лежала в окровавленном снегу. Русский солдат и горный стрелок лежали в снегу, вцепившись друг в друга. Оба были без сознания. Намного позже горный стрелок объяснил нам. В пурге русский и горный стрелок тащились на свои запасные позиции и вскоре они потеряли дорогу. Безоружный красноармеец, который едва мог стоять на ногах, накинулся на горного стрелка, который отчаянно защищался при помощи рук и зубов. Они вцепились друг в друга зубами, и сопротивлялись до тех пор, пока оба не потеряли сознание. Они бы замерзли, если бы мы их не нашли.

10 июля началась вторая попытка прорыва к Мурманску. На этот раз вся мощь атаки была направлена вдоль (ужасной) дороги. Для этого в первую очередь было необходимым расширить Брюкенкопф. Это была задача III батальона 136 полка. В ходе этих боев первый взвод 12 роты под командованием лейтенанта Шнолля атаковал высоту 200. Там, на этой высоте, мы вступили в ожесточенные ближние бои с превосходящими силами противника, в результате борьбы обер-егерь Моосбруггер, например, получил следующие ранения: укол холодным оружием в шею, укус пальца и удар ручным пулеметом в поясницу, русский после этого удара не мог больше сменить магазин и использовал оружие как дубину.

C какой яростью дрались в этой схватке бойцы пятой роты, свидетельствует подвиг гвардии рядового Васильева. В момент рукопашной схватки Васильев замахнулся прикладом карабина, чтобы ударить по голове обер-лейтенанта. Тот, защищаясь, поднял над собой автомат. От удара по автомату сломался приклад карабина, и оружие выпало из рук Васильева. Противники вцепились один в другого руками. Силы у них, как видно, были равные. Но фашист, изловчившись, зубами откусил палец правой руки нашего бойца. Васильев, однако, не потерял самообладания – голыми руками задушил фашистского офицера.

Вручая Васильеву орден Красного Знамени, я спросил, как ему удалось осилить гитлеровского офицера. Солдат ответил: “когда немец отхватил мне палец – силы мои утроились от ненависти. Я мог бы, наверно, задушить и троих врагов.

Сентябрьские бои, район Западной Лицы, 1941г.

Когда противник прорвался к огневым позициям 208-го гаубично-артиллерийского полка, там уже были на исходе боеприпасы. Артиллеристы схватились с врагом врукопашную. Пошли в ход гранаты, штыки, приклады, даже ножи и саперные лопаты. Расчеты, разворачивая орудия, били последними снарядами по атакующим вражеским цепям.

В критической ситуации оказалась батарея старшего лейтенанта А. С. Шерстнева. Рота противника зашла ей в тыл. Что делать? Бить по врагу из орудий — поразишь своих. Шерстнев вызвал на себя огонь соседней батареи. Последовали залпы. Горные егеря заметались в панике. Этим воспользовался командир батареи. “Ребята, коли гадов!” — подал он команду. И тут поднялись все: наводчики, ездовые, шоферы, повара… Ездовой Романчук поразил штыком гитлеровского офицера. Двух егерей заколол повар Сбитнев — он, по отзывам бойцов, орудовал штыком не хуже, чем половником.

Бой в “Долине Славы” на Западной Лице. Июль 1941.

Я повторяю поставленную задачу и спешу к своим разведчикам. Время не терпит. На принятие решения — считанные минуты. Оно созревает на ходу. Просочились вражеские автоматчики без артиллерии и минометов. Расстояние до них — 100–150 метров. Что от нас требуется? Навязать противнику рукопашный бой, атаковать стремительно, дерзко, чтобы враг не сумел разобраться, кто и как наносит удар.

Подбегаю к разведчикам. Беру на себя командование ротой. Приказываю бойцам все, кроме автоматов, запасных дисков и гранат, оставить на месте.

Роту развертываю в цепь. Чтобы все видели меня, становлюсь в центре. На правом фланге — старший лейтенант Гальчук, на левом — лейтенант Малышев. Предупреждаю бойцов и командиров: к противнику подбираемся без единого выстрела, атакуем бегом по моему сигналу. И чем стремительней, тем лучше.

Появление нашей атакующей цепи было для гитлеровцев неожиданным. Они заметно растерялись, побросали пулеметы, автоматы, стали откатываться назад. Однако, разобравшись, что перед ним всего одна рота, да к тому же неполная, противник пришел в себя, вновь открыл огонь и заставил разведчиков залечь.

Отбросить егерей за реку нам не удалось. Но перевал был очищен. Непосредственная угроза КП дивизии миновала.

Мотострелковая рота теперь осела на перевале. На гребне высоты я залег у камня. Да, разведчики хорошо поработали в этой короткой схватке: внизу виднелись десятки трупов гитлеровцев.

Бой за Чёртов перевал на Западной Лице. Июль 1941.

… а вслед за ним в окопы ворвались немцы. Завязалась жестокая рукопашная схватка. Либезов прижался к стенке окопа, почти в живот упёр приклад автомата и стрелял одиночными выстрелами в набегавших на него фашистов, опасаясь попасть в своих. Но тут сильный удар выбил из его рук автомат, затем перед ним возникло острое жало стального штыка. Это был только миг! Политрук резко отклонился в сторону — и чужой штык пронзил стенку окопа. Обуянный злостью и страхом, Либезов схватил напавшего на него немца за горло и стал его душить. Не понимая почему, он вдруг закричал не своим голосом: “Гуляев, Гуляев! Где ты?!” — и душил, душил, как показалось ему, здоровенного фашиста. Повалить его на землю он не мог — не давал слишком тесный окоп. Немец хрипел, но не поддавался. Политрук, собрав последние силы, крепче ухватился за горло фашиста и начал трясти его, при этом у него непроизвольно вырвался такой трехэтажный мат, какой вряд ли когда-либо слышал сам. Так мог ругаться только старшина Таранов. Но это бессознательное ругательство, видимо, придало силы политруку. Тут на помощь ему подоспел Гуляев и, не спрыгивая в окоп, сильно ударил немца по голове прикладом винтовки, тот сразу же обмяк и осел. Политрук выскочил из окопа. Бой уже затихал. Остатки прорвавшихся на позиции немцев повернули назад. Но политрук еще долго не мог успокоиться, в нем никак не могла затихнуть взбудораженная ожесточенностью кровь и руки продолжали трястись. Наконец он пришел в себя, огляделся вокруг. Бойцы понемногу собирались вместе. Возле окопов осталось более двух десятков вражеских трупов. К политруку подошел сержант Гуляев. Помолчал. Потом достал кисет с махоркой и протянул его Либезову. Тот отрицательно мотнул головой. Сержант, свернув себе цигарку, сунул кисет обратно в карман и присел на бруствер окопа.

— А здорово вы его, товарищ политрук, — показал Гуляев на убитого немца, скорчившегося в окопе.

— Так это ж вы его, Гуляев!

— Нет, я не об этом, — ответил сержант. — Я говорю, здорово вы его матом обложили. Ты слышал, Таранов? — повернулся он к старшине.

— Да, здорово! Лучше, чем я, — подтвердил старшина и добавил — А с ними, ей-богу, без мату никак нельзя!

Все рассмеялись. Улыбнулся и Либезов. Странное дело, еще несколько минут назад разведчики дрались не на жизнь, а на смерть, но ни у кого из них не было сейчас чувства отчаяния, растерянности. Словно присели передохнуть после тяжелой работы. Война приучила их!

На косогоре в редком вырубленном лесу десятка полтора землянок. Недалеко от них в ельнике находились, по данным разведки, склады продовольствия и боеприпасов. Вот наш объект. Мы окружили его, перерезали телефонные провода. Каждой группе досталась одна землянка или склад.Стояла чуткая тишина. Перед “своей” землянкой я закинул винтовку за спину и взял в руку лопатку. В помещении ею удобнее действовать.

Дверь землянки по-кошачьи взвизгнула. Показался человек в нижнем белье. Поддерживая кальсоны, он спешил в сторонку, затем вернулся.

— Не спят? — прошептал кто-то за моей спиной.

— Ворвемся разом, — ответил я и одним махом оказался возле распахнутой двери.

В землянке за квадратным столом четверо играли в карты. “М-ма, вставай!” — зазвучал в моих ушах голос мальчика. Швыряю связку гранат — не ходите с оружием на чужую землю! — и, падая, закрываю дверь. Глухой взрыв тряхнул землянку. Дверь я подпер ногами, однако она все же отвалилась.

Вскочив, ныряю в землянку. За мной влетели трое: Терьяков, Дорошенко с трофейными автоматами и связной Богачева — молоденький ефрейтор с карабином.

На нарах под одеялами что-то еще ворочалось. Может быть, кто-то механически тянулся к оружию, но поздно… Чад, дым, духота. Собрав уцелевшее в пирамиде оружие, Терьяков и Дорошенко вышли из землянки.

Связной ефрейтор взял меня за рукав и указал на валявшегося под нарами фашиста.

— Планшет надо содрать, может, документы какие важные в нем. Покойному-то они зачем?

Тут-то и произошла неожиданность. “Убитый” вскочил, ударил ефрейтора в живот ножом и, вытаращив рысьи глаза, подбирался ко мне. Теперь землянка казалась мне тесной. Винтовка за спиной, лопатку я уже успел убрать. Расстегиваю чехол, чтобы достать лопатку, и в то же время слежу за глазами врага, они, глаза, должны выдать мне его план… Он так же зорко следит за мной. Моя лопатка зацепилась за каску, висевшую на столбе, и плашмя опустилась на острие ножа. Падаю и стараюсь придавить руку с ножом. Колени врага больно уперлись в мой живот. Сейчас будет толчок и… Нет, не сдам, этот прием я знаю. “Не оплошай, Федька! Не оплошай!” — вспомнились слова друзей на тренировках по самообороне.

— Убей его, Василич! — в бреду просил ефрейтор. — Уб-е-ей!..

Опережая толчок врага, я сам отскочил к стенке. Фашист молотил ногами воздух, в моей правой руке лопата, в левой — каска, как щит от удара ножом. Бью фашиста по ногам, затем, дотянувшись, ударяю по голове, и тот обмяк, распластался на полу.

Поединок был недолгим. Длился минуту, не больше, но мне казалось — прошел целый час.

Слышу знакомый голос:

— Васильев, чего застрял. Уходим. Быстрей.

— Ефрейтора, связного ефрейтора ранили, — доложил я. — Не успел защитить…

Терьяков поднял раненого. Я отыскал нож, отбитый у врага, и, схватив лопатку, замахнулся, но, глянув в мутные глаза мертвеца, с размаху всадил лопатку обратно в чехол. Готов!

Выходим из землянки. Мелкие группы, выполнив задание, собирались на скате высоты.

— Кого ранили? — торопливо осведомился Богачев.

— Связного! — ответил за меня Терьяков. — Считайте, товарищ капитан…

— Как? — Капитан круто развернулся, подошел вплотную ко мне, сверкнул глазами, выругался: — Молодого бойца прошляпил. Тоже мне, стреляный кадровик. — И он бережно взял ефрейтора из рук Терьякова, понес сам.

В бою под деревней Ойнала, командуя минометным взводом, я решил занять более выгодную огневую позицию в непосредственной близости к противнику. Бойцы с разобранным минометом двинулись вперед. Якушин нес на ремне минометную плиту. Весит она 18 килограммов, и нелегко тащить ее, продвигаясь по колено в снегу. Но Якушин — боец крепкий, не гнулся он под такой ношей. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как с фланга из-за укрытия на нас набросилась кучка белофиннов. Пошли они в атаку, в штыки. Только что Якушин хотел снять с ремня винтовку, как к нему подбежал белофинн. Тогда Якушин поднял минометную плиту и с размаху ударил ею врага по голове. И еще трех белофиннов убил он минометной плитой. Бойцы, видевшие, как действовал Якушин в бою, с восторгом вспоминали впоследствии об этом случае.

Сборник Воениздат НКО СССР 1941 г. Бои в Финляндии. Воспоминания участников.

Молодецкий русский штык с давних времен зарекомендовал себя, как грозное оружие ближнего боя. Во время боев с финской белогвардейщиной мне пришлось на практике убедиться, какую неоценимую услугу оказывает штык каждому бойцу в рукопашной схватке. Впервые моему отделению пришлось участвовать в рукопашном бою перед высотой Н, где особенно сильно укрепились белофинны. Наш взвод получил задачу: наступать в направлении этой высоты и атаковать огневую точку невдалеке за проволочным заграждением. К действиям подготовились хорошо. В назначенное время выступили с исходного положения. Вначале продвигались беспрепятственно. Но, как только вышли на открытую местность, белофинны начали обстреливать нас из автоматов и винтовок. Поползли. Маскировка была исключительно хорошей, некоторые бойцы чуть ли не зарывались в снег и ползли почти под ним. Все же огонь не прекращался. Когда до проволочного заграждения оставалось не больше ста пятидесяти метров, огонь еще более усилился. Особенно нас беспокоил огонь пулемета, стрелявшего откуда-то справа. Командир взвода приказал действующему со взводом противотанковому орудию уничтожить пулемет противника. Надо сказать, что артиллеристы действовали образцово: после третьего выстрела белофинский пулемет замолк навсегда. Мы снова поползли. Белофинские стрелки продолжали стрелять. По звукам выстрелов мы определяли, что стрельба ведется с близкого расстояния. И, действительно, бойцы стали докладывать мне, что они видят белофиннов, залегших перед проволокой. Приказал: ручному пулемету находиться на правом фланге отделения, а ружейному гранатомету — на левом. Ручной пулеметчик тов. Зиборов, как и всегда, действовал замечательно. Он умело выбирал место для стрельбы, вовремя открывал огонь в нужных направлениях. В большинстве случаев даже не приходилось подавать ему команды, куда надо вести огонь, он сам решал эти вопросы. Не хуже его действовал и ружейный гранатометчик красноармеец Кибальцов. Видя, куда ведут огонь ручной пулемет и стрелки, он находил для себя цели, укрывшиеся за какими-нибудь местными предметами, и вел по ним огонь. Взаимодействие огневых средств в отделении получалось замечательным, оно обеспечивало стрелкам почти беспрепятственное продвижение вперед. Наше отделение подползало к белофиннам все ближе и ближе.

— В атаку, за мной! — скомандовал я своему отделению. Бойцы, как один, поднялись и бросились вперед. Находясь впереди своего отделения, я не забывал о том, чтобы видеть его и управлять им. Пулеметчик Зиборов шел вместе с отделением и на ходу вел огонь. Стрелки во время атаки в наиболее удобных местах на ходу производили один-два прицельных выстрела по противнику, потом снова шли вперед. Все это обеспечивало нам беспрерывное движение вперед, а главное — непрерывный огонь. Мы пошли в штыки. Белофинны вылезли из своих снежных нор и тоже было двинулись в рукопашную схватку, но быстро замялись, остановились, стали озираться по сторонам. Когда мы были уже около них, они, почувствовав свою гибель, начали отчаянно сопротивляться. Началась рукопашная схватка. Трудно передать, как она происходила. Помню только одно, что в этой схватке я заколол трех врагов, мельком видел, как бойцы моего отделения поднимали на штыки белофиннов. Запомнил и такой момент. На красноармейца Кирпонос бросились три человека, положение его было не из легких. Но вот на выручку к товарищу бежит боец тов. Сибурняк. Они вдвоем уложили трех белофиннов и продолжали прокладывать себе путь вперед штыком и прикладом. Эта схватка продолжалась не больше четырех-пяти минут. Всех, кто охранял проволочное заграждение, мы уложили.

Расскажу о другой штыковой атаке. Мы были перед высотой, на которой противник хорошо укрепился. Там были не только долговременные сооружения, но и окопы, траншеи, ходы сообщения. Нам приходилось наступать по открытой местности, где каждая кочка и камень были пристреляны. Предстояла очередная атака. Зная особенности рукопашного боя в окопах и ходах сообщения, я предупредил об этом бойцов, напомнил им первую схватку, которая проходила в сравнительно легких условиях. До окопов противника осталось несколько метров. Началась усиленная огневая подготовка: стреляли бойцы, ручные и станковые пулеметчики. Этот момент мы использовали для того, чтобы как можно ближе подобраться к окопам противника. Применялось не только переползание по-пластунски, некоторые бойцы ползли даже под снегом. Подан сигнал. Имея уже опыт непосредственной штыковой схватки, бойцы ринулись на врага. Я заметил, что каждый боец идет с винтовкой не так, как нас этому обучали, а выносит ее далеко вперед, приклад не прижимает к правому бедру, а держит его на несколько сантиметров перед собой. Этот прием полностью оправдал себя: чем дальше вперед подана винтовка, тем больше вероятности поражения противника. Такой прием приводит врага в замешательство. Ворвались в окопы. Противник не выдержал натиска и отошел. В этой схватке нам приходилось применять, как правило, длинный укол. Этот прием, между прочим, очень эффективный, разящий, его надо отработать в совершенстве.

Подошли к основной линии обороны. Здесь командир приказал организовать наиболее тщательную разведку, чтобы потом действовать наверняка. Ночью получили приказ — продолжать наступление. Ночная темень помогла нам почти незаметно окружить противника. Когда он это почувствовал, то начал вести по залегшим бойцам убийственный огонь и из долговременных сооружений и из пулеметов, находившихся в полевом прикрытии этих сооружений. Наш командир вызвал артиллерийский огонь. Снаряды ложились точно на высоте, окруженной нами, но занимаемой пока еще противником. Используя огонь нашей артиллерии, мы начали продвигаться вперед. Это делать было нелегко; противник огрызался, ведя огонь из винтовок, автоматов и пулеметов. Но наша артиллерия и пулеметы сделали свое дело, противник вскоре замолчал. Мы бросились в атаку. Подбежали к окопам. Они были полной профили. Тут я понял, что предстоит наиболее серьезное дело. Предупредил своих бойцов о том, чтобы выручать друг друга. Все это делалось на ходу, раздумывать было некогда. Ворвались в окопы. Часть бойцов отделения двигалась по брустверу и зорко наблюдала за тем, чтобы откуда-нибудь не выскочила контратакующая группа и не напала на наших бойцов. В этих окопах пришлось много поработать. Здесь мы применяли не только штык, но и приклад, а нередко и гранату, бросая ее за очередной изгиб окопа. Исход боя и здесь был в нашу пользу, как и в последующих схватках. Объясняется это высокой подготовкой наших бойцов, их решительными действиями и непреклонной волей к победе. Во время боев я убедился, что идти в атаку на 100–150 метров, не делая коротких остановок, нецелесообразно, так как бойцы при этом расходуют свои силы, да и потери увеличиваются. Мы действовали по-иному: каждый боец делал короткую перебежку, залегал, через несколько секунд снова перебегал. Это давало ему возможность и отдохнуть, и скрыться от выстрелов противника. Существенным недочетом являлось то, что мы действовали не на лыжах. Нередко получалось, что противник оставлял свои позиции и удирал, а без лыж его не догонишь.

Хитрый метод применяли белофинны при отступлении. Мне не один раз приходилось наблюдать, когда они, убегая на лыжах, брали подмышки автоматы и отстреливались, не приостанавливая своего движения.

Основное, что требуется при рукопашной схватке, это не теряться. Решительное движение вперед производит на противника потрясающее впечатление, а нашим бойцам придает больше решительности и уверенности.

Перестрелка продолжалась до тех пор, пока гитлеровец не истратил последний патрон. Тогда он поднялся из-за гранитного валуна и на ломаном русском языке крикнул: “Русс, сдавайс! Русс, не уйдёшь!” Не помня себя от ярости, двинулся навстречу врагу. Идти по глубокому снегу было трудно. Мешала раненая нога. И всё же расстояние между нами быстро сокращалось. Уже слышно его тяжёлое дыхание, видно искажённое злобой лицо. На руке немца, сжимавшей финский нож, блеснул золотой перстень. Он вызвал у меня приступ бешенства. Я вскинул пистолет и нажал спусковой крючок. Осечка! В тот же миг гитлеровец бросился на меня. Я почувствовал острую боль. Финка полоснула по лицу… Пришёл в себя от недостатка воздуха. Волосатые пальцы врага сдавили горло. Напрягая все силы, рванул гитлеровца за руки. Дышать стало легче. Ещё рывок – и фашист отлетел в сторону. Какое-то мгновение мы оба лежали на снегу, обессиленные борьбой. Потом одновременно вскочили. Фашист поскользнулся, и я, изловчившись, ударил его ногой. Он закричал и во весь рост растянулся на льду. Тут я вспомнил о пистолете и оглянулся: шагах в трёх от меня лежал нож и мой “ТТ”. Схватив пистолет, я выбросил патрон, давший осечку, и выстрелил в грудь гитлеровца. Всё!.. Я прислонился спиной к гранитной скале, чтобы не упасть. В голове проносились эпизоды воздушного боя, вынужденная посадка, рукопашная схватка… Одна картина сменяла другую, и снова повторялось всё сначала. Нестерпимо болела правая сторона лица. Ныла раненая нога. Тревога охватила меня: неужели упаду, потеряю сознание, погибну теперь, когда спасся от верной гибели… “Нет, нужно жить!..” Взяв горсть снега, приложил его к пылающему лицу. Потом снял с шеи шарф и перевязал им щёку. “Надо идти! Идти! Пока есть силы!” Я вынул из кабины ракетницу и бортовой паёк. Разложил по карманам печенье, галеты, банки с мясными консервами… “Пока хватит сил – буду нести. До наших позиций километров семьдесят, не меньше.